— Что касается меня, — сказала графиня де Бов, — я не знаю более неприятных существ… Иной раз так и хочется побить их.
И дамы начали изливать накопившееся раздражение. Ибо за каждым прилавком идет вечная борьба, женщина пожирает женщину, соперничая из-за денег и красоты. Продавщицы всегда полны затаенной зависти по отношению к хорошо одетым покупательницам, к дамам, манеры которых они стараются перенять; а у бедно одетых покупательниц из среды мелкой буржуазии появляется еще более острая зависть по отношению к продавщицам, разодетым в шелк, и, покупая на каких-нибудь десять су, они требуют от продавщицы раболепия горничной.
— Ах, оставьте, все эти «бедняжки» так же продажны, как и их товары, — заключила Анриетта.
Мурэ принудил себя улыбнуться. Барон наблюдал за ним, восхищенный легкостью, с какою тот сдерживал себя. И барон переменил разговор, вернувшись к обсуждению предстоящих празднеств в честь прусского короля; они будут великолепны, парижский торговый мир изрядно наживется на них. Анриетта молчала и, видимо, соображала что-то: ей хотелось подольше продержать Денизу в передней, и в то же время она опасалась, как бы Мурэ, который теперь все знает, не ушел. В конце концов она поднялась с кресла.
— Вы извините меня?
— Конечно, дорогая, — сказала г-жа Марти. — Я похозяйничаю вместо вас.
Она встала, взяла чайник и наполнила чашки. Анриетта повернулась к барону Хартману:
— Вы побудете еще немного?
— Да, мне нужно поговорить с господином Мурэ; мы уединимся в маленькую гостиную.
Анриетта вышла, и ее черное шелковое платье прошелестело в дверях, словно змея, ускользающая в кусты.
Оставив дам на попечение Бутмона и Валаньоска, барон тотчас же поспешил увести Мурэ. Они стали у окна соседней гостиной и заговорили вполголоса. Имелось в виду новое предприятие. Уже давно Мурэ лелеял мечту — захватить под «Дамское счастье» весь квартал, от улицы Монсиньи до улицы Мишодьер и от Нёв-Сент-Огюстен до улицы 10-го Декабря. Среди массива домов на этой улице имелся обширный угловой участок, которым фирма еще не владела, — это-то обстоятельство и препятствовало осуществлению затеи Мурэ; его мучило желание завершить победу, воздвигнув здесь, как апофеоз, здание с монументальным фасадом. До тех пор, пока главный вход в магазин будет с улицы Нёв-Сент-Огюстен, с одной из темных улиц старого Парижа, замысел Мурэ останется незавершенным, не имеющим логического смысла. Мурэ хотел, чтобы «Дамское счастье» предстало перед лицом нового Парижа на одной из недавно проложенных улиц, где под яркими лучами солнца кипит современная сутолока. Мысленно он уже видел, как этот исполинский дворец торговли господствует над городом и отбрасывает больше тени, чем сам древний Лувр. До сих пор Мурэ наталкивался на упорство «Ипотечного кредита», руководители которого неизменно держались своей первоначальной мысли: создать на этом угловом участке конкурента «Гранд-Отелю». Проект был уже готов, и, чтобы приступить к закладке фундамента, ждали только окончательной расчи-стки улицы 10-го Декабря. Но Мурэ предпринял еще несколько усилий и почти убедил барона Хартмана отказаться от этих планов.
— У нас вчера опять было совещание, — начал барон, — и я пришел сюда в надежде встретить вас и осведомить обо всем… Они всё еще упорствуют.
У молодого человека вырвался нетерпеливый жест.
— Как неразумно! Что же они говорят?
— Да то же самое, что и я вам говорил и о чем и теперь еще подумываю… Ваш фасад в сущности одно украшение: новое здание увеличит площадь магазина не более чем на одну десятую, а это значит бросить весьма крупные суммы просто на рекламу.
Мурэ вспылил.
— Реклама! Реклама!.. Да ведь эта реклама будет из гранита и всех нас переживет. Поймите, что обороты у нас удесятерятся. В два года мы вернем весь затраченный капитал. Ну что из того, что, как вы выражаетесь, зря пропадет участок земли, если в конечном счете он принесет огромный барыш? Вы увидите, какая тут будет толпа, когда наши покупательницы перестанут душить друг друга в тесноте улицы Нёв-Сент-Огюстен, а свободно ринутся по широкой мостовой, где легко может проехать шесть экипажей в ряд.
— Конечно, — сказал, смеясь, барон. — Но повторяю: вы в своем роде поэт. А наши акционеры считают, что дальнейшее расширение вашего дела просто рискованно. Они хотят быть осторожными ради вас же самих.
— Как! Осторожными? Ничего не понимаю… Ведь цифры у вас перед глазами, и эти цифры свидетельствуют о неуклонном росте нашего дела. Сначала с капиталом в пятьсот тысяч франков я делал оборот на два миллиона. Капитал оборачивался четыре раза. Затем он вырос до четырех миллионов, обернулся десять раз и дал прибыль как если бы составлял сорок миллионов. Наконец, после ряда новых пополнений капитала, при составлении последнего баланса я установил, что наш оборот в этом году достиг восьмидесяти миллионов; основной капитал, правда, не очень вырос — он составляет всего-навсего шесть миллионов, но он более двенадцати раз обернулся в товарах, которые прошли через магазин.
Мурэ повысил голос и ударял пальцами правой руки по ладони левой, словно стряхивая миллионы как скорлупу расколотого ореха.
— Знаю, знаю… — прервал его барон. — Но неужели вы рассчитываете на то, что этот рост будет бесконечен?
— Отчего же нет? — наивно возразил Мурэ. — Нет никаких оснований думать, что он остановится. Капитал может обернуться и пятнадцать раз, я это давно предсказывал. А в некоторых отделах он обернется и двадцать пять, даже тридцать раз… Потом… Ну, что ж? Потом мы найдем какой-нибудь новый способ еще более увеличить обороты.